Александр Гусев: основная проблема цифрового здравоохранения в России – несовершенство госуправления

B2G vs B2C

– Информатизация отрасли идет уже много лет, но особых результатов пока не видно. Как вы оцениваете уровень отечественного цифрового здравоохранения?

– Если сравнить наши текущие достижения с тем, что было в стране еще 10 лет назад, то, конечно, мы сделали огромный рывок вперед, особенно благодаря созданию и развитию ЕГИСЗ в 2011–2018 годах и началу проекта Единого цифрового контура в 2019-м. По нашим оценкам, на информатизацию здравоохранения из бюджетов всех уровней было потрачено порядка 90 млрд рублей. Эти средства позволили создать инфраструктуру, проложить сети, закупить компьютеры и серверы. Так или иначе, внедрены медицинские информационные системы (МИС), а ряд регионов-лидеров внедрили полноценные электронные медицинские карты (ЭМК) и другие программные продукты, стали накапливать big data. Появились сервисы для граждан, такие как запись к врачу через интернет, а в последние пару лет – и доступ к своим медицинским документам.

В этом смысле я считаю, что отрасль действительно общими усилиями преодолела главные барьеры и сопротивление, и сейчас мы постепенно переходим от бумажного здравоохранения к цифровому. Издание приказа о легализации электронной медицинской карты – важнейший регуляторный шаг, которого заинтересованные в этом добиваются уже несколько лет. Это даст возможность медицинским организациям и регионам безбоязненно отказываться от неэффективных бумажных карточек и разгрузить врача от двойного бумажно-электронного документооборота.

Однако если сравнить наше состояние с ведущими странами, все выглядит не столь радужно.

– В чем основные различия?

– Российское цифровое здравоохранение примерно на 90% – рынок B2G. Поскольку государство – главный плательщик за услуги и продукты, то основные проблемы являются следствием несовершенства и особенностей госуправления. В Европе и США основной плательщик – все-таки медицинские организации (сегмент B2B), а в последнее несколько лет нарастает тренд, что главным плательщиком выступает пациент (B2C). Отсюда колоссальная разница между ними и нами.

Посмотрите любые ведущие мировые рейтинги систем ведения ЭМК и других основных продуктов цифрового здравоохранения. Там российских разработок нет. Хотя начинали и мы, и они создавать эти рынки примерно в одно время, на фоне появления персональных компьютеров, развития сетей и интернета.  

Дешево и сердито

– При этом у нас отличные программисты, многие из которых с успехом работают в зарубежных компаниях. Почему же там появились разработчики ЭМК стоимостью больше 1 млрд долл. и штатом в несколько тысяч сотрудников, а у нас нет?

– И почему там рынок ЭМК – порядка 30 млрд долл. в год, а у нас – менее 1% от этой суммы? По моему мнению, причина в том, что наши государственные закупки и спрос на автоматизацию во главу угла ставят «как можно дешевле», а в США и Европе – «как можно эффективнее». Потому что у нас решение о том, какой разработчик и продукт будут применяться, принимает чиновник. При этом он десять раз подумает по поводу уголовной ответственности, которая может грозить ему по любому поводу, особенно за неэффективное расходование бюджетных средств. О каких инновациях и реформах тут можно говорить?

На Западе такие решения принимаются потребителями продукта, развита открытая конкуренция за пациента и его деньги. Поэтому за границей создают ЭМК для врача, а у нас, увы, для выполнения спущенных сверху показателей.

Я не верю, что в ближайшие лет десять в мировых рейтингах и лучших госпиталях мира появятся российские медицинские информационные системы, а наши компании-разработчики будут продавать свои решения на самые богатые рынки и приносить доход в бюджет страны.

Отсюда первый печальный вывод – присутствия России на глобальном рынке ЭМК мы вряд ли добьемся. Я не верю, что в ближайшие лет десять в мировых рейтингах и лучших госпиталях мира появятся российские МИС, а наши компании-разработчики будут продавать свои решения на самые богатые рынки и приносить доход в бюджет страны. Мы данный рынок безвозвратно потеряли, что объясняет отсутствие инвестиций в российские ЭМК и сокращение числа компаний – разработчиков таких систем.

Это приводит к реально низкому качеству наших разработок, к тому, что до сих пор социологические опросы констатируют очень низкую удовлетворенность врачей уровнем цифровизации, а местами и просто откровенный саботаж во внедрении «доморощенных» МИС. И винить врачей мы никак не можем.  

Когда процесс важнее результата

– Впрочем, как и разработчиков.

– Совершенно верно. Еще одна боль: у нас очень сильна инертность в целеполагании и задачах, которые ставятся перед цифровым здравоохранением. Оно в России пока еще в подавляющем большинстве случаев – про информатизацию, про перевод существующих процессов с бумаги в «цифру». А значит, и продукты именно такие.

На Западе данный тренд последние пять лет теряет актуальность. Там все больше спрос не на то, как бумажку сделать «цифрой», а на проекты в области цифровой трансформации. Это когда какой-то продукт покупается не для того, чтобы улучшить существующий процесс, а чтобы внедрить совершенно новый, изначально цифровой процесс. У нас пока единицы говорят о цифровой трансформации и действительно понимают, что такое реинжиниринг процессов и повышение эффективности через управление на основе данных.

Мы до сих пор создаем мониторинги посредством внесения показателей вручную и улучшаем формирование медицинской статистики, хотя много лет наши эксперты говорят о том, что эту практику нужно просто запретить. На Западе от этого повсеместно отказываются и внедряют системы поддержки принятия решений на основе автоматически анализируемых первичных данных и прогнозную аналитику.

Мы делаем продукты для контроля реестров счетов, а западные коллеги внедряют непрерывный мониторинг соблюдения клинических протоколов. Мы рассуждаем о единой системе автоматизации ОМС, а за рубежом идут эксперименты с цифровыми продуктами оплаты за здоровье и результат лечения. Это второе тревожащее меня различие: мы занимаемся попытками автоматизации доставшегося в наследство рудимента, а там ищут новые возможности и не боятся экспериментировать в создании действительно изначально цифрового здравоохранения.  

Новые смыслы

– Бывший замминистра здравоохранения Елена Бойко много говорила о том, что нужно создавать «новые смыслы», а не биться над переводом в цифру отдельных бизнес-процессов медорганизаций. Выходит, в Минздраве есть понимание, как двигаться дальше и исправить ошибки, допущенные в прежние годы?

– Мне сложно ответить за министерство, но, на мой взгляд, некоторые положительные подвижки есть. Сейчас самое главное – не прозевать будущее. Во всем мире создается новый рынок, размер которого, по прогнозам, превысит рынок ЭМК в 2–3 раза. А может, и больше. Я имею в виду рынок искусственного интеллекта. И если наше отсутствие на глобальном рынке ЭМК можно частично оправдать тем, что система оказания медицинской помощи и ведения меддокументации на Западе и у нас действительно радикально отличается, то для ИИ-продуктов, которые автоматизируют обработку медицинских изображений, делают прогнозы развития заболеваний и т.п., никакой глобальной разницы между применением в России и США и Европе нет. По крайней мере, с точки зрения встраивания в лечебно-диагностический процесс.

Учитывая это, я считаю, что у нас пока есть шансы сломать привычку «вариться в собственном соку». Очень хочется поучаствовать в гонке стран за лидерство в области цифрового здравоохранения хотя бы по направлению ИИ. Но следует признать, что пока мы практически на нулевом уровне по сравнению с США, Великобританией и другими странами-лидерами.

– Что предлагаете?

– Нужен предметный диалог государства с экспертным сообществом не в виде разовых «посиделок», а в виде постоянно действующей (и не одной!) рабочей группы. Нужно системно сокращать внутренние барьеры в виде нормативных ограничений. Как можно быстрее создать внутренний спрос и через него дать возможность частным инвесторам, а не бюджету и госкомпаниям профинансировать создание действительно зрелых и конкурентных на мировом уровне разработок.

Необходимо, наконец, решить вопрос с данными, которые мертвым грузом мы собираем в ЕГИСЗ (например, в ИЭМК), и начать повторное их использование в целях машинного обучения и научных исследований, чтобы повысить эффективность отдачи государственных инвестиций в это направление. Мы уже несколько лет предлагаем запустить в России проект создания национального оператора биомедицинских данных, как, например, это сделала Великобритания. И много чего еще.

Для анализа лучшего мирового опыта и консолидации российских разработчиков и экспертов два года назад мы создали ассоциацию «Национальная база медицинских знаний» и искренне стараемся развивать на ее площадке диалог с государством, пользователями и заказчиками ИИ-систем. Наша главная задача – вырастить национальных лидеров, которые смогут вывести свои продукты на международные рынки и найти там своего покупателя и пользователя.