Искусственный интеллект в здравоохранении – маленький и несистемный рынок  

– Есть компании, которые заявляют, что начали зарабатывать на ИИ в здравоохранении. Вы можете подтвердить, что хоть кто-то уже действительно получает прибыль?

– Да, но это несистемные деньги. Компания приходит в регион, указывает на проблемы и предлагает провести разовый проект, по итогам которого она получит 3 млн или 7 млн руб. Или предлагает коммерческим клиникам пересматривать все снимки с определенной платой за каждый. Такие контракты есть. Но эти компании не очень заявляют о себе публично.

– Их много? Они хотя бы приблизились к окупаемости и прибыльности?

– Пять-шесть. Но это и все. О прибыльности пока говорить преждевременно. Даже вложенные в эти компании инвестиции исчисляются десятками миллионов: по 20–50 млн руб. Мы с коллегами пытались оценить емкость рынка ИИ в России. На таких разовых контрактах он, при самых смелых гипотезах, составляет от 100 до 250 млн руб. Это не тот рынок, на котором могут существовать разработчики. Во всех 85 субъектах РФ бюджет здравоохранения достаточно напряженный. Десять относительно богатых регионов могут себе позволить эксперименты. Каждый из них готов выделить 5–10 млн руб. Итого 100 млн. Плюс 100 млн Москва, вот и все. И это несистемный рынок.

Возможно, кто-то зарабатывает на продаже отдельных сервисов за рубежом, на Западе. Но компании избегают публикации таких цифр в открытых источниках и предпочитают не раскрывать модели монетизации. Думаю, что до окупаемости все же далеко. Потому что там вложения в стартапы составляют те же 20–70 млн, но долларов или евро, поэтому и окупать проекты сложнее.

– В таком случае кто и почему сейчас вкладывает деньги в подобные разработки? На что рассчитывают инвесторы?

– Во-первых, на игру в перепродажу стартапов. Рынок перегрет, а тематика интересная. Стартапы успешно поднимают все новые и новые раунды финансирования. Во-вторых, они играют «в длинную». Инвесторы понимают, что это перспективная история, и хотят не опоздать. Даже если предположить, что надежды на ИИ в медицине оправдаются лишь частично, государство, которое претендует на весомое место в мире, все равно не может не заниматься этим направлением, так же как авиапромом и ракетно-космической промышленностью.

– Какое направление представляется вам более перспективным на ближайшие годы – B2B или B2C, т.е. непосредственная работа с пациентом?

– Лично я пока не верю в B2C. Сегодня это не монетизируется. Кстати, недавно сообщалось, что закрылись проекты Google Health, Microsoft Health… Наверное, там осознали масштаб инвестиций, необходимых, чтобы это «сыграло». Сервисы, которые пытаются сейчас работать с физическими лицами в медицине, испытывают большие проблемы с монетизацией: люди не хотят платить.

Недавно мы обсуждали проект, предполагающий, что люди будут загружать свои КТ-снимки на сервис перепроверки результатов. Это не сработает: человек идет к врачу, получает результат и даже не записывает его на диск, хотя такая опция сейчас есть. Он спрашивает: «Доктор, у меня все в порядке? – Да, все в порядке. – Спасибо, я пошел». Какое там загружать! Он даже не взял диск. Нет культуры хранения данных о собственном здоровье. Заболел – пошел к врачу. Врач снял симптоматику, болеть перестало – ну и все.

– И так не только в России…

– Да, это общая проблема. Есть корпорации, которые готовы платить системе здравоохранения за регулярные проверки здоровья работников. Но все долгосрочные программы на Западе работают еще и в связи с медстраховками. Все основано на том, что человек понимает: если он не сделает это сейчас, потом ему придется платить гораздо больше. В стоматологии тебе бесплатно делают диагностику, а затем, если ты ходишь в эту клинику регулярно, как предписал врач, то сами осмотры и устранение небольших отклонений бесплатны. А если два года там не появлялся, уже будешь платить. Наверное, это хорошая схема, но наше население к этому пока не готово. Как культуру это пытаются внедрить, а до тех пор, пока этого нет, продать что-либо в здравоохранении физическому лицу, кроме врачебных приемов, лекарств и разовых процедур лечения, по-моему, невозможно.

Мне кажется, что применительно к СППВР рынком является B2B, работа с медорганизациями, продвинутыми врачами, которые сейчас иногда сами платят за доступ к каким-либо ресурсам, например к справочникам. Если это поможет доктору или будет встроено в систему оказания медицинской помощи самостоятельно или через медицинские технологии, то рынок там начнет появляться. Это в чистом виде продажи B2B.

– За что готовы платить врачи и клиники?

– Пока только за справочники, за доступ к клиническим протоколам – и то немного. Клиник, готовых платить за СППВР, сейчас единицы, это первые энтузиасты.

Если мы хотим занять достойное место на этом новом рынке, надо сосредоточиться именно на врачах и развитии культуры использования новых решений: проводить исследования, получать поддержку от врачебного сообщества, начинать пользоваться этими решениями. Поддержка же самих компаний приведет к тому, что государство будет их кормить и терять деньги на естественно умирающих стартапах. Потому что в мире выживает одна из 50 молодых фирм.

– Но разве в первом направлении хоть что-нибудь делается?

– НБМЗ была год назад собрана и осенью зарегистрирована именно для того, чтобы начать это делать вместе с государством. Ждать, что государство займется этим, скомандует и разложит все по полочкам, не приходится: так не бывает ни в одной стране. Всегда есть инициативная группа, а государство поддерживает регуляторику и обеспечивает взаимодействие субъектов рынка. У него нет функции быть паровозом в рыночных инновациях, его дело поддержать их, определить стратегию…

– Но впечатление таково, что ассоциация буквально пробивается с боями и ее лишь не так давно услышали…

– Я бы не сказал, что государство нас совсем не слышит. Пока НБМЗ представляет собой начинающую силу. Она двигается динамично, но еще не стала достаточно авторитетной для мощного влияния на рынок.

Кроме того, мы заинтересованы во взаимодействии с врачебными ассоциациями. К сожалению, в стартапах, работающих с ИИ, очень мало врачей. Судя по опыту конференций, интерес докторов к рассказам об ИИ невысок в сравнении с докладами об инновационных медицинских методах. Врачи мыслят предметно и практично, и когда им показываешь новую технологию, они сразу указывают на слабые места и теряют к этому интерес. Они много всего видели и готовы заняться чем-то новым, только когда это полноценно заработает и пройдет клиническую апробацию, когда им представят докторов, которые с этим уже работали. В условиях, когда проекты испытывают дефицит клиницистов, надо брать в соавторы именно их.

– Нет ли опасности, что в общении с врачами разработчики пойдут тем же путем, что медпредставители от фармкомпаний: вот тебе наш продукт, пользуйся, за это тебе пойдут льготы?

– Такая опасность есть, поэтому нужно разговаривать с регуляторами и заниматься клинической апробацией: система должна быть востребованной врачами. К тому же возникает вопрос вреда и доказательности, и полученное в Росздравнадзоре свидетельство не обязательно означает, что система будет помогать. Тут то же самое, что в фармацевтике, но на гораздо более сложном уровне: есть опасения, что очень трудно будет доказать, помогает ли это и не вредит ли. Возможны исключительные случаи, на которые нейросеть не «натренирована», она выдаст неверную подсказку, сбивающую врача с толку, и это отразится на жизни и здоровье человека. Поэтому система может работать исключительно как помощь врачу – под его ответственность. Но и крайности вроде попыток все централизовать и зарегулировать сведут дело на нет: это убьет рынок.