Я пережил две эры в трансплантологии

– Доктор Дженкинс, как вы оцениваете состояние трансплантологии в мире, США и России?

– В основном ситуация примерно схожая, особенно в том, что касается технических аспектов операций. Аналогичен и набор иммуноподавляющих препаратов, призванных исключить отторжение донорских органов. Сходны также ожидаемые результаты. Все эти моменты уже довольно развиты в масштабах мировой трансплантологии, и Россия здесь идет в ногу. Есть страны, у которых больше финансов или оборудования, но ключом к успеху все равно является энтузиазм и желание хирургов помочь людям. И в этом, на мой взгляд, кроется успех трансплантологии.

– Тем не менее наш главный трансплантолог Сергей Готье приводил цифры, свидетельствующие не в пользу России. Так, обеспеченность населения трансплантологической помощью составляет у нас 12,9 на 1 млн населения, в то время как в США этот показатель достигает 100 на 1 млн населения... 

– Я не владею этой статистикой. Скорее всего, причина кроется в недостатке донорских органов.  

– Как проходит процесс принятия решения о пересадке органа в США?

– Здесь несколько составляющих. Сначала проводятся лабораторные, физические и аппаратные исследования. После этого совет специалистов из разных областей медицины коллегиально решает, подходит ли пациент для трансплантации и нужна ли она вообще. Это позволяет сделать процесс справедливым и эффективным.

Лучшая ситуация для реципиента – это донор, у которого произошла смерть мозга, но это не всегда возможно. Очень часто бывают ситуации, когда члены семьи хотели бы стать донорами для пациента. Но не факт, что это удастся: вмешивается анатомия, группа крови или какие-то еще показания, препятствующие трансплантации. Так что статистика, которую  вы привели, может свидетельствовать как раз о подобных препятствиях.

В Испании, например, доступность донорских органов выше, чем в США. Это связано главным образом с подходом к организации сети потенциальных доноров и пониманием необходимости донорства среди населения. В США есть районы, где донорство органов развито гораздо слабее по сравнению с другими странами и средними показателями по нашей стране.

Как бы то ни было, всегда будет большой разрыв между доступностью органов и их потребностью. Но, несмотря на трудности, все равно нужно обеспечивать абсолютно прозрачный и справедливый процесс предложения органов.

– Какие операции трансплантации сегодня уже можно назвать рутинными процедурами?

– Сложно назвать эти операции рутинными, потому что все они индивидуальны. К тому же никогда не бывает гарантии 100-процентной приживаемости донорского органа.  Я бы сказал, что пересадка почки – наиболее развитое и уже сложившееся направление в трансплантологии, что позволяет транслировать эту операцию в широкую сеть специалистов. И все же большинство операций по трансплантации требуют усилий команды, участники которой хорошо обучены и заточены именно под такие операции.

Но риск всегда существует.

Необходимо отметить, что в условиях живого органного донорства риск распространяется не только на реципиента, но и на человека, который жертвует свой орган для пересадки. Моя жена стала донором почки для одного из наших друзей.

– И как она себя чувствует по прошествии времени?

– Единственное, на что она жалуется, – мелкие шовные грыжи от лапароскопических портов.

– А вы участвовали в операции, которую делали вашей супруге?

– Нет. Я бы никогда этого не сделал. Я просто ждал и нервничал.

– Какие направления научных изысканий в трансплантологии вы могли бы выделить?

– Я бы выделил три направления. Во-первых, работа с донорским пулом и максимизация дотации органов среди потенциальных доноров. Направление номер два – более точная, более целенаправленная иммуносупрессия: это поможет уменьшить количество инфекций, которые при широкой иммуносупрессии являются серьезным риском. И, наконец, третье направление – продолжение активной борьбы с заболеваниями, которые приводят к необходимости трансплантации. Я пережил две эры в трансплантологии: первая – это практическое излечение гепатита В и вторая – довольно высокий процент излечения гепатита С. И это меняет карту необходимости в донорских органах.

– После пересадки органа кто из врачей должен наблюдать пациента: врач, выполнивший операцию, хирург или иммунолог?

– Сразу после операции хирурги следят за этими пациентами наиболее пристально. Но спустя время – недели, месяцы – очень важно, чтобы гепатолог и трансплантационный нефролог наблюдали этих пациентов. Постоперационных осложнений достаточно много, поэтому вовлечение хирурга в наблюдение пациентов в отдаленном постоперационном периоде тоже важно.

– Как вы считаете, в будущем трансплантологию ждет такое же бурное развитие? Или на смену ей придет генная терапия?

– Я не знаю, будет ли это генная терапия, которая действительно стала сейчас обсуждаемой темой. Но что-то в итоге будет сделано для того, чтобы иммунная система распознала орган как свой. Сейчас это большая проблема.

– Вы помните свою первую операцию?

– Очень хорошо. Это было в 1983 году. В Бостоне в то время пересадка печени не была легальной. Мой шеф, который был хирургом, сумел получить разрешение на трансплантацию для смертельно больного пациента. В этой операции было задействовано много людей, и в итоге она завершилась успешно. Множество программ в других центрах, к сожалению, не были успешны при первой трансплантации и были закрыты. И потребовалось много лет, чтобы возобновить их.

– Вы были руководителем этой операции или рядовым участником?

– Мне был 31 год, и это была моя операция, я руководил ею. Я позвонил своему учителю доктору Томасу Старзлу (Thomas Starzl) , который впервые в мире провел пересадку печени (в 1963 г. – Прим. ред.), и он с командой приехал мне помочь.

После первой операции по пересадке печени в 1963 году пациент прожил около 5 лет. Но имплементация препарата циклоспорина позволила значительно улучшить результаты, сейчас люди живут после трансплантации печени больше 35 лет. И у меня есть такие пациенты.

– Насколько помогает медицине развиваться обмен опытом между врачами разных стран?

– Мы учимся друг у друга, поэтому наши встречи имеют большое значение.

– Готовы ли вы чаще приезжать в Москву, чтобы обучать коллег на базе площадки Международного медицинского кластера?

- Это было бы замечательно. Во время нынешней конференции я был впечатлен профессионализмом команды, которая занимается трансплантацией печени в НИИ Склифосовского, и тем, как оборудованы операционные блоки.

Я убежден, что обмен опытом для мировой трансплантологии очень важен. Надо обучать молодое поколение хирургов. За годы своей практики я побывал как минимум в дюжине стран с обучающими программами. Я не ставлю перед собой какую-то четкую задачу в этом направлении, потому что я очень занят дома, но, когда предоставляется возможность, я обязательно ею пользуюсь и делюсь своим опытом с коллегами.